|
От автора
 —
Давай сделаем книгу о детях. Твой текст, мои фотографии.
Предложение коллеги, Бориса Никитича, приняла сразу. Я
увидела эту книгу — вот мы, вот наши дети, вот их лица,
жесты, слова, рисунки. Никаких занудливых методик и
взрослого всезнайства.
В нашей студии — сто детей. Разумеется, невозможно
рассказать о каждом, хотя это и заманчиво. Положусь на
выбор.
Лейтмотив книги, возможно, будет таким: дети и взрослые
разнятся между собой, как гусеницы и бабочки. Со
временем одно станет другим, гусеница превратится в
бабочку, но дотоле — это разные существа.
Убеждение, что дети — маленькие взрослые, привело к
тому, что мы стали обучать их по взрослой методе. От
простого к сложному, от части к целому. В основе же
специфически детского сознания лежит образ, сложный, но
цельный.
Так уж устроен ребенок: все он познает в игре, через
создание второй реальности — текста, рисунка,
скульптуры. Он постоянно изобретает, фантазирует. Каждый
ребенок — это отдельный мир, со своими правилами
поведения, своим сводом законов. Помочь детям в
обретении самих себя в мире и мира в себе — наша
основная взрослая задача.
Рисунки, скульптуры, стихи, сказки — это продукты
творчества, бесценные для исследователя. Меня же
интересует сам процесс творчества. Попытке зафиксировать
этот процесс и посвящена книга.
Первый прыжок антилопы
Начало — дело ответственное. Как начнешь, так и пойдет.
Начать нужно правильно: неверная нота, интонация — и...
На мое приветствие дети сдержанно промолчали.
— Заказывайте, что вам слепить. — Бодряцкий тон,
заигрываю, но куда деваться, разве что сбежать сразу.
А они смотрят во все глаза: не та... Прежде у них был
другой педагог.
— Антилопу, — раздался голос.
— Антилопу? Именно антилопу? — переспрашиваю в надежде,
что дети пощадят, закажут что-нибудь попроще.
— Антилопу, — подтверждают хором.
Как же она выглядит? Быстро бегает — длинноногая,
кажется, с рогами, стройная («стройная, как антилопа»),
животное типа «коза».
Повернувшись спиной к детям, спешно леплю антилопу.
Пальцы вылепливают рога, выглаживают поджарый живот. Да,
а хвост, какой у нее хвост? Глаза ясно какие — грустные,
раскосые, большие. Вот, оказывается, как выглядит
антилопа. Скачи, антилопа!
— Настоящая! — дети изумлены.
И я изумлена не меньше их, никогда не лепила антилопу, а
вот приперли к стенке, и вышло.
— А где ее дети, антилопыши? — узнаю голос крохи с
чубчиком.
— Антилопики, антилопята, антилопяточки, пяточки,
следы... Дети повскакали с мест, пытаются перекричать
друг друга.
Сопливый малыш раскраснелся, сжал ручонки в кулаки,
барабанит по стене.
— Мальчик, вытри нос!
— Я не мальчик, а девочка Полина. Мне четыре года, но
платка у меня нету, к сожалению.
С носом мы управились. Но как же лепить детенышей? Без
рогов, как маленьких козлят. Чем они отличаются от
козлят?
— Козел без хвоста что человек без рогов — заявляет
крупная, басовитая девочка. Ее зовут Уля Бернардир. — А
вы знаете, если сделать одноглазого циклопа, сколько
надо пластилина?
— Сколько?
— Больше пятиэтажного дома. А люди будут как горох.
— Тогда сколько пойдет на антилопыша? — спрашиваю.
— Два гороха, — отвечает не задумываясь.
— Тогда возьми два гороха (подаю ей пластилиновые
катышки) и покажи.
— Нет, я не умею. Мы с учительницей антилопу не
проходили.
— Я тоже не проходила. Но если не бояться, все
получится.
— Хоть с закрытыми глазами? — спрашивает Полина. — Вот и
закройте свои глаза, — велит она мне.
Остается повиноваться. Хотя я не говорила, что могу
лепить с закрытыми глазами.
— И слепите море, — озадачивает меня Полина.
— Море легче нарисовать.
— Вы море нарисуйте, а волны слепите. Их надо в одну и
другую сторону. Смотрите как.
Не успела глаза открыть, а в руках у Полины
пластилиновая синусоида.
— Туда-сюда, — приговаривает, лепит волны, ставит их на
дощечку, одну за другой, — теперь пароход. Сделаем
блюдце, в него спичку, на спичку — бумажку...
Никакого порядка в моем уроке нет. Собиралась лепить с
ними простейшие геометрические формы (вот, оказывается,
что я собиралась делать!) по программе предшествующего
педагога, а тут уже и волны, и пароход.
«Что если сделать волшебное царство антилопы, эта
антилопа на самом деле заколдованная царевна. На корабле
подплывает к берегу царевич...» — Бормочу как бы для
себя, проговариваю сюжет, но Полина меня слышит и
продолжает:
— ...У царевича есть расколдовка. Он ее к спине царевны
приложит, как пластырь, и она превратится... Вот вам
пластырь.
Полина протягивает мне лепешку.
Куда ее прилепить? Разве что себе на спину. Расколдуюсь
и перестану быть учительницей, стану просто человеком и
тогда буду играть с детьми вовсю. Нет, какой из меня
педагог, за такое дело нельзя было браться! Но дети не
дают мне продыху. И правильно, нечего рефлектировать.
Мне же хорошо здесь, так хорошо, как бывало только в
детстве. Вряд ли одним уроком я так уж им наврежу.
— А вот вам корона, — спешит ко мне мальчик, ростом еще
меньше Полины.
— Это лепешка, пластырь, а корона должна быть с
зубчиками, — говорю и вижу в коробке из-под пластилина
прекрасную стеку с зубцами. — Если провести ею по
лепешке...
Мальчик с ходу подхватывает мою идею. Бежит на свое
место, находит такую же стеку, и все дети в полном
упоении производят короны. Десять корон, а царевна одна.
Или пока ни одной. До конца урока — 10 минут. За это
время дети не успеют слепить царевну. Значит, это должна
сделать я. Ведь стоит прикоснуться расколдовкой к
антилопе, и она тотчас на наших глазах превращается в
царевну. Таков уговор.
— От волшебства все получается, — шепчет мальчик,
приставляя корону ко лбу.
Это он уже царевич, гордый и неприступный.
Царевна готова. Прячу ее в рукав. Благо, он широкий.
Хватит места и для антилопы. Ведь их надо быстро
поменять местами.
Выстраивается очередь с расколдовками и коронами. Момент
ответственный. Пожалуй, пока надо задействовать
расколдовки, а с коронами — другая игра. На одну голову
десять не надеть. Пусть гонцы по всему свету ищут
царевну. У каждого гонца в руках — по короне. Всем в
мире перемеряли, никому не подходит. И пересекли они
бурное море...
— Когда будем превращать? — грозно спрашивает Уля. У нее
корона огромная, а царевна щупленькая, слеплена наскоро.
Операция расколдовки прошла удачно. Теперь антилопа у
меня в рукаве, а царевна восседает на троне — Полина его
успела вылепить.
— А корону мерять?
Я выкладываю детям непростую историю с примеркой короны.
Им все ясно, кроме одного — где гонцы?
— Они в пластилине. Их замуровали туда враги. Сказали:
не привезете царевну, не освободим вас из пластилиновой
тюрьмы. Слышите, как гонцы плачут: «Освободите нас,
дети, освободите!»
— А как? Я не умею освобождать, — смущается Уля. Да, это
я дала маху. Придется освобождать гонцов. Но кто сказал,
что гонцы должны быть похожими на людей точка в точку?
Сделаю просто: отщипну с обеих сторон брикета руки-ноги,
а голову вытяну сверху.
— Человек безглазый, — замечают дети.
— И безротый.
— И безмозгий.
— Мозги как ты слепишь? Их не видно. Лучше без мозгов.
— Без мозгов они не найдут. Я так лепить не буду. Лучше
сама пойду со своей короной и найду, — Уля решительно
направляется со своей короной к царевне.
Общество протестует: это игра против правил. Я не
останавливаю Улю. Все равно ее корона царевне не
подойдет. Разве что в качестве юбки. Вот пусть девочка
сама в этом и убедится.
Расчет оказался верным. Уля пошла «уменьшать» корону.
Гонцы готовы, стоят с коронами наперевес.
— Гонцы, скачите к антилопе во весь дух! — командую я.
— На чем? — Полина смотрит на меня круглыми глазами.
Ненавижу время, готова сразиться с ним врукопашную.
Почему сейчас мы должны расстаться на самом интересном?
Потому что придет следующая группа. А почему она должна
прийти и все нам нарушить? Потому что существует
расписание. А тогда вот что:
— Гонцы, слезайте с коней, видите — река, идите вброд.
Коней оставьте на берегу.
— А кони не замурованы? Их спасать не надо?
— Нет, они на свободе, — показываю за окно, — пасутся.
Дети приникают носами к стеклу, ищут коней. И в сумерках
всем мерещатся кони, и берег реки, и трава, хотя стоит
зима и ничего этого нет и в помине.
Я почти уложилась в урочное время. Все короны подошли.
Мы водрузили их одну на другую и венчали царевну на
царство разноцветной башней.
— Царевича нету, — опять заметила Полина.
— Он ждет в царстве, он заболел уже от ожидания. — Это
Уля пришла мне на помощь.
Такая версия всех устроила.
— А мы всегда будем играть? — спросил самый маленький, с
чубчиком.
— Всегда, — ответила я не раздумывая. Так оно и вышло. Игры и программы для можно скачать здесь.
Провести через разное
На моей ладони — желудь, ультрамариновый кусочек
смальты, заколка для волос. Ну и что? А вот что. Если
считать желудь головой, заколку — телом, кусочек смальты
— шапкой, то выйдет человечек. Если считать заколку
телом кузнечика, смальту — камнем, желудь — пнем...
С тремя предметами, случайно попавшими в поле зрения,
можно играть до бесконечности. Они — разнофактурные, они
— разной формы, они — разной породы. Сочетая их в
композиции, мы увидим: желудь может быть туловищем,
ножкой гриба, помпоном на шапке. Кусочек смальты —
горой, крышей дома, фруктовым желе. В зависимости от
этого наши предметы будут в композиции главными,
определяющими или вспомогательными.
Одно превращается в другое. Теряя функциональность,
предметы становятся волшебными. Крышка от кефирной
бутылки с бусиной на ней — блюдечко с яблочком,
покрутишь яблочко — и узнаешь, что делается на другом
конце света.
В этой игре ребенку открывается чудо — оказывается, ВСЕ
МОЖЕТ БЫТЬ ВСЕМ, и, что ни задумаешь, можно сделать.
Вылепить, нарисовать, скомбинировать из предметов,
склеить, выгнуть из медной проволоки и т. д. Способность
ребенка одушевлять своей фантазией неодушевленный мир
как бы сама диктует педагогу метод обучения. Его можно
назвать «проведение через разное».
«Проведение через разное» расширяет представление
ребенка о путях достижения цели, о многообразии
способов, средств, которые даются ему в распоряжение
исподволь, в игре.
"Смотри, не спеши..."
Младенчество беспамятно. Именно в нем испытали мы
полноту нерасщепленных чувств. Сохранись память об этом
в нашей душе — мы бы выросли страдальцами. Нас бы
терзала ностальгия по утраченной остроте ликования и
боли, счастья и грусти. По той блаженной поре, когда мы
лежали в коляске и взгляду нашему из-под заботливо
приспущенного козырька открывалось небо. Пропархивали в
нем какие-то щебечущие существа, скользили блики и тени.
Наши веки сами собой смежались, и мы сладко спали,
вдыхая прохладный воздух. Просыпаясь, видели самое
любимое лицо на свете и, убедившись, что оно здесь,
снова погружались в дрему. Первое погружение в мир,
первая, самая первая любовь. Как это, наверное, было
пронзительно! Но мы не помним.
Мои первые воспоминания — лицо мамы, ощущение себя
свитком в ее руках и какое-то пение. Уже отчетливее
помнится: большущие травинки, усыпанные маковыми
точечками. Под лестницей бабушки-дедушкиного дома.
Южные, выцветавшие уже к началу лета, весной они манили
сильнее, чем воздушные шары, с которыми мой дядя шел к
родительскому дому. Шары предназначались мне, я же
сидела на нижней ступеньке и собирала урожай с травинок.
Ссыпала «мак» в кукольную кастрюльку, это было долго,
очень долго, потому что нужно было «зачернить маком» все
дно и только затем варить «кашу», помешивая пальцем
вместо ложки. Каша тоже почему-то варилась очень долго.
Потом остужалась. Кукол я кормила с песнями. Мне
казалось, что я пою прекрасно. Про зайцев и белок, про
всякую всячину. Мне страстно хотелось, чтобы кто-то из
взаправдашних людей послушал мои песни. Чтобы кто-то,
случайно проходя мимо, услышал, как я пою, и похвалил
меня.
Бабушка мое пение не ценила и выходила на веранду
только, чтобы удостовериться, что я на месте. «Сидит и
играет, золотой ребенок. Без всяких детей. А то — взяли
моду на коллектив!»
Это я запомнила, но тогда бабушкины слова прерывали
пение, они мне мешали. И ни к чему меня проверять. Куда
я уйду, если весь мир со мной — и ступенька, и трава с
«маком», и куклы!
Меня повторяет дочь. Она тоже поет про зайцев, про небо,
про мышей и белок, но, в отличие от меня, не требует
слушателей. Впрочем, о чем она мечтает, распевая, точно
сказать нельзя.
Еще помню — нанизывание колец из стеблей опавшей
персидской сирени. За скамейкой на бульваре, где
размещалась наша прогулочная группа во главе с
воспитательницей Луизой Вольдемаровной, росла персидская
сирень. Сейчас я знаю, там была целая аллея сирени, но в
детстве видишь только то, на что смотришь, наверное,
потому я числила это дерево в единственных. Оно было
самым драгоценным в мире: в июне от пышных соцветий
оставались одни стебли, ветром их сдувало и разносило по
бульвару. Вот эти драгоценные стебли мы и собирали:
тонюсенькие с одного конца и расщепленные, как копытце,
с другого. Завернешь концы друг за друга — получится
кольцо. Потом проденешь в кольцо следующий прутик и
снова соединишь конец с концом. Цепи получались
невероятной длины. С нетерпением я ждала следующего дня
— за ночь сирень накидает на асфальт новые веточки.
Мама рассказывает, что я много болела, была ревуньей,
что, когда она, бывало, заведет свое: «Осень поразвесила
желтые огни, что-то мне невесело в эти дни», я с ревом
кидалась к ней на грудь: «Мамочка, мамочка, почему тебе
невесело?!»
Еще помню, но более смутно, — рисование сиреневым мелом
на асфальте. Как вбирала его в себя пористая
поверхность, царапала костяшки пальцев!
Чувственный опыт — сокровище. Им наделены все, и
наделены безвозмездно. Он определяет нашу судьбу. Мы
въезжаем в мир в детской коляске, катим по бульварам и
паркам, не зная, что это такое. Мы еще не назвали ни
один предмет и ликуем, когда нас вынимают из теплого
укрытия и держат на руках, под огромным небом. И то, что
небо — небо, только предстоит узнать.
Мы еще никуда не спешим. Мы еще прочно связаны с миром и
отлично чуем ритм жизни. Он — в смене дня и ночи, в
движении коляски, в мерном голосе матери. Когда
привычный ритм нарушен, мы плачем, нам страшно.
Помню старую няню, которая часами могла сидеть с моим
годовалым сыном у окна, постукивая ребром ладони по
подоконнику, приговаривая: «Шук, шук, шук». Именно
отсюда, думается, такой пристальный и несколько
отстраненный взгляд на мир у моего подростка-сына. Он
растет созерцателем.
Глядя в окно, няня думала о чем-то своем, и сынишка
глядел в окно, тоже, наверное, думал о чем-то своем; а
связывал их этот постук ладони о подоконник: «Шук-шук-шук».
Няня как бы внушала ребенку: «Смотри, не спеши. Все
будет, как будет: такая жизнь, да-да, вон машина
проехала, вон тетя прошла, шук-шук-шук...»
дальше
|
