|
В латышской семье
Детей кормят отдельно. Я спрашиваю у Гиты, почему бы нам
не сесть вместе и не покончить разом с этим делом.
Нет. Такой порядок. Дети не садятся за стол вместе со
всеми. Зачем им участвовать во взрослых беседах? Кроме
того, «мы будем есть разносолы, а детям дается только
простая пища».
На столе стоят коричневые керамические миски с творогом,
политым сметаной, а сверху посыпанным клубникой с
черникой. Около каждой миски — большая керамическая
кружка, до середины наполненная молоком.
Предусмотрительно. Я наполняю чашку до краев, и Аня
вечно обливается.
Лига ест не спеша, аккуратно, Аня же умудряется
перепачкаться. Тому, на что я смотрю сквозь пальцы в
силу своей небрежности, здесь придается значение. Все
должно быть красиво.
Пока дети едят, Гита пропалывает розы. Кто из наших
матерей, а тем более бабушек, оставит детей одних за
столом?
И еще. Гита ничего не говорит мне о моих детях. У нас
это первая тема — садимся в уголок и шепотом обсуждаем
поведение детей. Я не удерживаюсь и говорю Гите, как мне
нравятся ее внуки. Самостоятельные, восприимчивые к
учебе.
— Такие они есть.— Гита расправляется, втыкает лопату в
землю, земля разрыхленная, ухоженная.— Мартин отлично
учится. Ему все дается без труда, и я боюсь, что он
вырастет лентяем.— Гита склоняется над землей, проводит
большой ладонью круг под розовым кустом. Зачем?
А вот зачем — чтобы вода задерживалась в лунке, не
растекалась. В Гите, как и в ее сестре Айне, есть
природная четкость, обстоятельность. Работа на земле
приучила обеих не делать лишних, ненужных движений.
Может ли Мартин вырасти лентяем в такой семье?
Мы гости в латышской семье. Здесь свои законы, свой
устав. Во всем царит порядок, заведенный как бы самой
природой. Лига и Мартин не вмешиваются в разговоры
взрослых, ничего не берут со стола без разрешения, не
почемучкают с утра до вечера. Мне это нравится.
Возникает в связи с этим желание срочно перевоспитывать
своих детей? Нет. Почему? Потому что естественное
поведение Лиги и Мартина противоестественно для Ани с
Петей. Дело в разнице темпераментов, непохожести сред
обитания. Дети небоскребов и скоростных дорог не могут
быть воспитаны так же, как дети лесов и полей. И
требования к их поведению разные. Однако есть одно,
общее — в любой среде, с самым невероятным темпераментом
дети должны быть искренними, чуткими, любящими. Это
известная аксиома.
Я за разнообразие и решительно против единообразия. Будь
моя воля, я бы взяла на месяц Лигу и Мартина, а потом на
месяц отдала бы своих детей в семью Гиты. Такой обмен
чрезвычайно полезен детям. Он вносит коррекцию в
поведение, расширяет кругозор, к тому же в таких
контактах дети учатся понимать себя, оценивать свое
поведение со стороны.
Дети в лесу
Темно-зеленые гривастые кроны сосен простирают
таинственные тени на светло-зеленый ковер мха. Идешь,
как по пуховому одеялу. Дети тут же превращают хождение
по мху в цирковое представление.
В первом классе Петя потребовал, чтобы мы отдали его в
цирковое училище: «Единственное, что я умею, это всех
смешить. Если понадобятся деньги (имеется в виду на
обучение), возьмите мои три рубля, которые я в подъезде
нашел».
После темного леса ослепительно яркое пространство
вырубки со светлыми дисками пней, еще не обросших густой
травой. Наверное, детям, которые сидят на корточках и
объедаются земляникой, кочки кажутся высокими горами,
ровные срезы на пнях — крышами домов, а стебли с ягодами
— деревьями. Ведь они малы и в малом неизменно видят
большое!
Идти по вырубке нелегко, мы скачем с пня на пень, с
кочки на кочку. Пробковая подошва босоножки треснула
пополам, и я едва поспеваю за детьми. Преодолевая
очередное препятствие, шлепаюсь на пень и сталкиваюсь со
змеей. Змея преспокойно греется на солнышке, уютно
свернувшись в клубок. И тут же вторая змея ползет мне
навстречу.
— Скорее отсюда, здесь настоящий змеюшник! — кричу
детям.
— Уж или гадюка? — спокойно спрашивает Мартин. Я едва
нагоняю детей — бежать на разломанной подошве
невозможно, а снять босоножки страшно: змеи.
— Гадюка, точно гадюка,— уверяю я, хотя имею весьма
смутное представление о различии между ужом и гадюкой.
— Я думал, что вам не страшны змеи,— пожимает Мартин
плечами.— Я удивился, что вы собираете землянику на
вырубке. Вырубка обычно кишит змеями — это солнечное
место, а змеи любят солнце на закате.
Первый гриб находит Аня. Она приносит мне огромную
шляпку от белого гриба. Откуда белые грибы в июне?
Мартин подтверждает, что это настоящий, не ложный белый,
— Где ты сорвала его? — спрашивает Мартин у Ани. — Там
могут быть еще.
К моему изумлению, Аня отводит Мартина на место, но,
кроме толстой ножки от Аниного гриба там больше ничего
не оказывается. (Это событие Аля вспоминает по сей день.
«Мам, ты помнишь, я нашла чудесный гриб, а Мартин
спросил: "Где ты сорвала его?» Я показала, и там еще
была ножка».)
На незатененных местах уже поспела черника. Интересно
наблюдать, как собирают ее девочки и как мальчики.
Аня и Лига, увидев спелые черничины на кустиках, срывают
по одной ягоде и мчатся дальше. Они не осматривают куст
— а вдруг там еще есть, сорвали по ягоде и бежать.
Мальчики же обирают куст до ягодки. Для восьмилетних
мальчиков ягоды — это уже не предмет охоты, не грибы,
которые надо выслеживать, а для малышек каждая ягода —
находка, событие.
— Столько черники, ой, сколько черники! — восклицает
Аня, съедая очередную ягоду. У Лиги - чистый рот, Аня же
несколькими ягодами умазалась. В этом смысле она в меня.
Увы, к детям переходят не только наши доблести, но и
наши пороки.
Десять лет муж борется с моей привычкой раскидывать
обувь по всей квартире. Всякий раз он ставит мои
домашние туфли у кровати носок к носку, пятка к пятке —
и они неизменно оказываются в разных углах комнаты. Вещи
отражают характер своих владельцев. То же с детской
обувью. Вечные поиски затерявшегося ботинка.
— Напишу папе, чтобы он прислал тебе туфли,— говорит
Петя, видя, как я хромаю.— Взрослый человек, а не можешь
купить себе нормальную обувь!
Мы возвращаемся из леса с грибами и ягодами. Широкая
песчаная дорога выводит нас к дачному кооперативу. От
«материка» его отделяет глубокий ров. Через ров к каждой
даче ведет насыпная дорожка, с обеих сторон обсаженная
цветами. Сады, а они все разные, заявляют о себе сразу:
на мостиках через ров высокие георгины, чернильные
ирисы, душистые левкои, золотые шары — каждый сад
выставляет на обозрение свои цветы. Как бы дети ни
устали, они не спешат домой. У каждого цветка
останавливаются, разглядывают его, обнюхивают. У всех
четырех носы желтые от пыльцы.
Вишневые деревья в накинутых на их кроны сетях, как дамы
в вуали, высятся над низкими оградами дач. Вишня
поспела, но птицам ее не видать — сеть мелкая, не
проклюнешь.
— Петь, сорви вишню, одну! — просит Аня.
— Дома,— откликается Мартин,— видела у нас дома огромное
дерево?
В их саду действительно растет вишня. Одно дерево, и
совсем небольшое. Но Мартину оно кажется огромным.
Наверняка потому, что он лазал по нему, карабкался по
стволу, перебирался с ветки на ветку, он был в нем, в
его кроне, и изнутри ощущал его необъятность.
Родное, близкое, любимое в воображении детей всегда
огромно, каким бы маленьким оно ни было на самом деле. И
это с особой наглядностью демонстрируют детские рисунки.
Любимая мама — по размеру больше остальных людей, свой
дом — больше других. Величина — это признак особой
значимости данного предмета в жизни ребенка.
Когда дети засыпают, мы отправляемся на соседнюю дачу.
Там истоплена баня. Влажный запах запаренных березовых
веников, горячий пар, пробивающий поры, от чего кожа
становится гладкой, пергаментной, ныряние в бассейн с
холодной водой - благодать, да и только.
Солнце село, но его лучи словно из-под земли высвечивают
зелень. Блестит в траве алюминиевый таз, сверкают ребра
новых дощатых ящиков, бледная луна на глазах наливается
желтизной.
Свет луны освещает спящие лица детей. Что снится им,
четверым, рядком уложенным на огромной кровати?
Наверное, грибы. Мне после походов за грибами снятся
одни и те же сны — множество грибов — уже класть некуда,
а я все нахожу и нахожу.
Глубокие корни
«...Мы были за Саулкрастами, у Гиты, сестры Айны. Она
нас пригласила. Там была русская банька, и мама очень
изрядно купалась. Все обошлось хорошо, за исключением
того, что мы с мамой, гуляя по лесу, зашли в настоящий
змеюшник. Мама была в этих дурацких туфлях и встретила
гадюку.
А еще мы ходили в лес с Валдисом, это, кажется, муж
Гиты, и Мартином. Встретили неядовитую змею. Когда мы
оттуда ехали, то Аня ненароком прищемила ладошку, но уже
все прошло.
Я еще хотел добавить о том, что кроме мальчика Мартина
моего возраста была девочка Лига Аниного возраста. Мне с
Мартином было интересно. С Мартином и Валдисом мы
отделились от остальных и пошли в другую сторону. За
полчаса собрали большую корзину грибов. Ты поливаешь
цветы? Хоть один подрос?»
Из Тишупе (мы пробыли там два дня) отправляемся на
автобусе в Саулкрасты. Я бы не упоминала об этом, если
бы не деревья, которые мы увидели по дороге на
железнодорожную станцию.
Вдоль дороги растут липы. Их кроны, остриженные, как
болонки, разрослись вширь.
— Ищите меня, где я! — слышится Анин голос откуда-то из
глубины дерева. Как она туда забралась? Мы с Петей
заходим по другую сторону и замираем от удивления: ствол
полый, словно разрезанное по вертикали
пирожное-трубочка, из которого вынули все содержимое.
Древесина ствола тонкая, с сантиметр толщиной. И вот
такое дерево пышно растет. Как это может быть?
— У него глубокие корни,— объясняет Петя.— Твой приятель
Гриша живет же без ног, потому что у него сильная
выдержка. Так и эта липа.
Пока дети прячутся поочередно в каждом дереве (их,
таких, оказалась целая аллея), я думаю о мощном стимуле
всего живого - жить. «И быть живым, живым и только,
живым и только,— до конца". До конца.
— Не беспокойся, они прекрасно растут и так,— утешает
меня Петя.— Не переживай.
— Мам, кто тебя обидел? Я тебя обидела, мам? Мам, ну не
смотри таким видом...
Я улыбаюсь. Все в порядке. Мы еще поживем...
Качели на двоих
— Индея! Давайте слепим качели,— предлагает Аня. Качели
рядом — за «индеей» ходить далеко не пришлось.
— Качели как ты сделаешь? — спрашивает Миша. Область
инженерии ему недоступна.
— Очень просто,— заявляет Эрик.— Берем два пластилина,
на него — третий, к этому дощечки и веревки.
— А веревку где возьмешь? — спрашивает Миша. Лида
подходит к нам, присаживается рядом с сыном.
— Слеплю,— решительно заявляет Эрик. Лида замирает —
кажется, клюет.
— А я уже леплю,— говорит Аня,— У меня качели на двоих.
Я буду катать зайку и мишку.— Аня пытается вытянуть
заячьи уши из белого пластилина, но они отрываются по
частям, она сердится. Когда она сердится, то морщит лоб,
и кожа на широкой переносице собирается в мелкую
складку.
— А я — машинку.— Эрик достает машинку из кармана.
— Эринька, а ты ее слепи, пусть у вас все будет
пластилиновое.
— Нет. Пусть все пластилиновое, а машинка — настоящая.
Лида вздыхает, просит, чтобы я вмешалась. Но мое
упрямство сродни Мишиному. Не хочу - и все.
— На колесах-то по земле, а на качелях-то по воздуху,—
замечает Миша. Сейчас он в непривычной для себя роли —
роли наблюдателя. Он восхищается Аниным зайцем, хотя это
скорее корова, чем заяц, и свысока поглядывает на Эрика:
вот, мол, хвастал, что знает, как делать качели, а сам
не делает — значит, не умеет.
— Тогда я буду в своей машине катать свой автомат,—
выходит Эрик из положения.— Машина будет ехать по песку,
а автомат в машине по воздуху. Он как стрельнет, так
ваши качели и развалятся.
«Ваши качели» — Эрик чувствует, что Аня с Мишей заодно,
хотя Аня занята делом и помалкивает — лепит мишку,
похожего на свинью.
— Он у тебя без патронов,— говорит Миша.
— Прекратите вы ссориться,— не выдерживает Лида.— Вон
Аня лепит и помалкивает.
— Да, я леплю и молчу,— подтверждает Аня.
— Я сам себя буду катать.— С автоматом вышла осечка, он
падает с покатого верха машины. Эрик пытается оседлать
крошечную машину.
— Провалишься,— говорит Миша,— в тебе тела много.
— И воздуха,— вдруг прибавляет Аня. Значит, она следит
за ходом беседы.
— И воды,— говорит Эрик.— В человеке воды много, правда,
мам, ты мне говорила.
Лида кивком своей красивой головы (точеный римский
профиль, большие карие глаза чуть навыкате, безупречная
форма рта, модная стрижка, серьги-висюльки в ушах)
подтверждает, мол, да, в человеке много воды.
— Как ты воду слепишь? — спрашивает Миша.— А воздух?
Эрик так увлечен водружением себя на игрушечную машину,
что ему не до лепки воздуха. Нет, задумался.
— А дух? В человеке-то дух есть, вот и попробуй, слепи.—
Эрик задает Мише достойную задачу, улыбается, довольный.
— Дух невидим,— говорит Миша.— Его нельзя слепить. Чтобы
его увидеть, надо раздвинуть небо.
— А я зайку катаю. У него ухо то туда, то сюда.— У Ани
свои проблемы, житейские.
— А я катаю себя. Я не толстый, я резиновый. Сдуюсь и
прокачусь.
— Ты круг? — спрашивает Аня.
— На тебе плавать можно? — язвительно хохочет Миша.
— Нет,— отвечает Эрик,— я обычный надувной человек.
— И я надувной.— Миша выпячивает живот, шлепает по нему
ладонью.
— Ты надувной, а я раздувной,— Эрик втягивает в себя
живот и щеки. Мы с Анькой смеемся, Лида ограничивается
поощрительной улыбкой. Пусть он так ничего и не слепил,
зато мирно общается с Мишей.
— Да, да, я только раздуваться могу.
— А кто же тебя тогда надувает?
— Мама перед детским садом, да, мам?
— Да, Эринька.
Аня тем временем налепила каких-то кривых столбиков,
насадила их на брикет.
— Это у меня качельный парк. В нем растут специальные
деревья. Влез — и качайся.
— Таких деревьев не бывает,— говорит Миша. Вот оно что!
Сейчас они заодно с Эриком, значит, можно уколоть Аню.
— Деревьям больно, когда на них качаются. И сок у них
пить нельзя. Они живые. Сок у них, как у человека кровь.
— И нервы у них есть,— вторит Эрик Мише.— Как же деревья
без нерв?
Это стенограмма беседы троих детей. Я намеренно привожу
ее без сокращений. Она обнажает характеры троих
маленьких, но уже сформировавшихся людей. Кроме того, в
ней в открытой форме выражен протест ребенка против
порабощения. Против взрослой программы.
Лида принесла на пляж пластилин, упорно преследуя цель —
за лето Эрик должен научиться лепить. Лида думает, что
она так ловко завуалировала свою задачу,— сыну нипочем
не догадаться. И устроилась она поодаль, чтобы не
довлеть. А результат тот же. Потому что всякое действие
рождает противодействие. Давление получает отпор. «Он
просто упрямый»,— твердит свое Лида.
Да, он упрямый, но не «просто». Он любит свою маму, он
хочет быть хорошим. Тут бы маме одуматься, отпустить
ребенка на волю, но взрослые не знают удержу.
Мне часто приходится иметь дело с единственным ребенком
в большой семье взрослых. За редким исключением эти дети
— невротики. Говорю это с полной ответственностью.
Почему? Да потому что у каждого взрослого в такой семье
свои виды на ребенка. Всем своим существом ребенок
чувствует груз ответственности, он старается, но не
может удовлетворить требования всех членов семьи. Его
никто не желает принимать таким, как он есть. Все думают
о его будущем, никто о настоящем. Ребенка охватывает
отчаяние. Возникают злые, мстительные чувства, он
делается капризным, раздражительным. Его «на зло» — это
реакция на психологическое давление, под спудом которого
он живет среди умных любящих взрослых.
В случае с Эриком интенсивная мама заменяет собой
требования огромной семьи. И как следствие — Эрик,
единственный из детей, обращается к маме за защитой, за
подтверждением своей правоты. Гиперопека уже частично
лишила его самостоятельности. С одной стороны, он не
хочет подчиняться маме, с другой — ищет ее одобрения и
защиты.
дальше
|
