|
Море плачет. Небо плачет. Мама плачет
Магазин — на берегу. Для взрослого путь к морю недолог и
мало чем примечателен. А для детей это целое
путешествие. Первый пункт их остановки — корявый ствол
старого вяза, у подножия которого— муравейник. Затем они
сбегают с песчаной горы и замирают у диковинного сада за
высоким забором. В этом саду нет ни одного дерева,
только цветы, но какие! Высокие лиловые и фиолетовые
колокольчики, наверное, детям они кажутся фонарями — они
вровень с их ростом, и каждый колокольчик, как
светильник; ромашки с головками величиной с подсолнух,
нежные ирисы тончайших расцветок, стрелы гладиолусов,
похожие на готические шпили, — сад-видение. Затем дорога
с мелкими камушками, по преимуществу «драгоценными», так
что у дороги мы задерживаемся надолго.
Невероятный, огромный мир! Как запечатлевается он в
детской памяти? Литература, к счастью, сохранила для нас
бесценные поэтические воспоминания. Вот как писал об
этом мой любимец, уже упоминаемый здесь Шэнь Фу:
«Помнится, ребенком я мог подолгу смотреть на солнце не
мигая, мог отчетливо различать тончайшие линии и видеть
самые мелкие предметы; подмечая их формы и узоры, я
ощущал их неизъяснимую прелесть.
...Иной раз, устроившись возле щербатой глинобитной
стены или на террасе с цветочными горшками, а то и среди
травы, я садился на корточки и замирал, внимательно
вглядываясь в травы; тоненькие стебельки становились для
меня деревьями, букашки и муравьи — дикими зверями,
земляные комья и камешки — горами, а ямки превращались в
долины; мой дух вольно странствовал среди них. Этот мир
доставлял мне истинное счастье».
К морю ведет песчаная тропинка, с обеих, сторон поросшая
длинными острыми листьями осоки, - наверное, эти листья
детям тоже кажутся деревьями.
Берег пустынен, дождь разогнал всех по домам. Совсем
недавно все это было красочным, а сейчас похоже на
пейзаж, выполненный тушью с размывкой: белые чайки
раскачиваются на светло-серых волнах, на горизонте море
свинцово-серое, а небо почти черное, над головой сизые
тучи, вдоль берега моря - темные ивы с серебристо-серыми
листьями.
Но стоит свернуть с моря к магазину, как все снова
насыщается цветом — густая июньская зелень, красный
магазин, желтая будка телефона-автомата. Кажется, что ты
из строгого черно-белого фильма попал в цветной. В
магазине пестро от всевозможных наклеек и цветных
упаковок. Народу мало. Я сразу узнаю знакомых — Мишу и
его маму. Они стоят у прилавка со сладостями, а вид у
них кислый.
Мы выходим из магазина. Миша припускается к качелям.
— Не смей, все мокрое! — кричит Мишина мама, но он
взгромоздился на сиденье, раскачивается.
— И вот так решительно во всем,— вздыхает Мишина мама.
Она подбегает к сыну, стаскивает его с качелей.
— Все, никаких гостей! Как мы пойдем в гости в таком
виде?! И тем не менее они идут к нам. Тривиальный случай
нашей взрослой непоследовательности.
Не можешь держать слова — не угрожай!
— Мам, почему ты не взяла с собой хлеба? Почему? — Миша
дергает ее за рукав плаща.
— Порвешь! — Мама отталкивает от себя сына.
— Говорил же тебе, возьми хлеб. Видишь, чайки голодные!
— Почему ты сам не взял хлеба? — спрашиваю я у Миши.
Миша останавливается и внимательно глядит на меня.
Личико маленькое, с острым удлиненным подбородком.
Большие карие глаза горят недобрым блеском.
— Скорей бы муж приехал,— всхлипывает мама.
— Море плачет, небо плачет, мама плачет,— декламирует
Миша и повторяет: — Море плачет, небо плачет, мама
плачет.
— Ты просто безжалостный человек,— говорит Наташа сыну.
— Безжалостный — потому что у меня жала нет?
Стихает дождь, светлеет небо, насыщаясь цветом. Песок из
серого становится охристым, море темно-синим, стволы
коричневыми, а листья желто-зелеными. Чистые цвета,
хорошо промытые акварельные краски, пропитывают влажный
воздух.
Не трогай, не прыгай, не подходи!
— Здесь очень красиво, но я бы не рискнула... Ведь
неогорожено. Один неосторожный шаг, и можно свалиться с
крыши. Я бы на вашем месте все время тряслась,— говорит
Наташа. Мишина мама.
— Если есть настрой «трястись», то «трястись» можно
из-за всего. В каждом нашем шаге таится опасность. Дети
вырастут, они не будут вечно ходить с нами за ручку, а
опасностей не убудет. Так и рехнуться недолго. Я,
например, верю в их могучий инстинкт самосохранения.
Зачем им подходить к краю крыши? Они же не едят стекла —
знают, что стеклом можно порезаться. Не набивают рот
песком. Зато я видела, как четырехлетний мальчик тайком
от бабушки всыпал в рот горсть песку и, вместо того
чтобы выплюнуть его, разразился истошным криком. А
кричал он от страха, от неумения самостоятельно найти
выход из ситуации.
Детям, которых опекают без меры, предстоит нелегкое
будущее. Предприимчивость, поиск — главные движущие силы
в развитии ребенка — нашим воспитанием жестоко
подавляются.
Я не утверждаю, что детей надо оставлять без присмотра,
но присмотр должен быть деликатным, без посягательства
на независимость. А со страхами надо бороться. Мы сами
виноваты в возникновении всевозможных детских страхов.
«Не трогай собачку, она укусит!» — и ребенок боится
собак.
«Не прыгай — упадешь, разобьешь головку, придется
доктора вызывать» — и ребенок боится сделать лишнее
движение, да заодно и докторов.
«Не подходи к этому мальчику, он драчун, он тебя
побьет!» — и ребенок боится этого мальчика, а потом и
всех мальчиков оптом:
они же могут побить!
Моя ближайшая подруга — блюститель чистоты. Само по себе
это прекрасно. Ее дети моют руки по двадцать раз в день.
И неожиданные последствия — у старшего мальчика
развилась «пылефобия». «Пыль!» — вопит он не своим
голосом и скорее мчится мыть руки. Сейчас он подрос, «пылефобия»
прошла, а брезгливость осталась: ни за что не пройдет по
песку босой, в море его не затащишь — надо переступить
через гряду водорослей, а водоросли противные!
Есть поучительная сказка про умную Эльзу. Умную Эльзу не
упрекнешь в легкомыслии — она заранее просчитывала
роковые последствия своих поступков. Расчеты приводили
ее в тупик. Жизнь умной Эльзы — пытка. Так не будем же
уподобляться этому сказочному, но, увы, вполне
правдивому персонажу. Добавим к бочке нашей сугубой
серьезности чайную ложку легкомыслия.
Красивое и непонятное
— Это вы сами сделали? — Миша восхищен нашей стеной,
расписанной цветами и бабочками.— А можно мне
порисовать?
— Только не на стене,— говорит Наташа.— Не разрешайте
ему, он такого намалюет!
— Мама нам разрешает.— Петя достает краски.
— Мама, иди домой,— говорит Миша.
Мне бы, наверное, не понравилось, если бы мои дети вот
так бесцеремонно выпихивали меня из незнакомого дома.
Чтобы как-то сгладить неловкость, я отвожу Наташу в
сторону. Договариваемся, что мы приведем Мишу к ужину.
Пусть мальчик сменит обстановку, и она тем самым
отдохнет.
— Дайте тему,— требует Миша, когда мама уходит.
— Рисуй что хочешь,— отмахиваюсь я от него.— Разве ты
видишь, что я занята. (Я чистила грибы.)
— Я не могу рисовать что хочешь. Я могу на тему.
— Почему?
— Мы занимаемся с Владимиром Петровичем и к пьескам
рисуем рисунки на тему.
— Хорошо. Нарисуй мне красивое и непонятное.
— А это как?
— Откуда я знаю? Ты просил тему — вот тебе тема.
— Красивое и непонятное! — раздается из комнаты Анин
голос.— Это я сейчас.
Миша, само собой, не может стерпеть, что Аня, которая
младше на год, его обгонит. Он оставляет меня в покое.
Я поставила картошку на огонь и отправилась к детям.
Миша сидит на полу, на коленях, выгнув спину по-рысьи,
взмахивает фломастером, как дирижер палочкой, и
утыкается в бумагу, рисует точечными, отрывистыми
движениями.
— Все,— вытирает лоб рукой, закрывает фломастер крышкой,
кладет на место. Значит, не такой уж это разболтанный
ребенок: как ни увлечен, а фломастер все же кладет
аккуратно на место.
Аня уже изрисовала несколько больших листов — рисунки
сыплются, как из рога изобилия: цветные линии, завитки,
фигурки немыслимых форм.
Петя начинает с верхнего края листа, значит, он
планирует композицию на весь лист. Иначе бы начал с
середины. Рисует неторопливо, часто отстраняется от
работы, выверяя отношение цветов. Русые выгоревшие
волосы падают ему на глаза.
— Петь, давай чуб острижем.
— Попозже.
— Тогда и мне.— Миша оттягивает каштановую вьющуюся
прядь — она доходит ему до носа, отпускает ее, она
отпружинивает и свивается кольцом на лбу.
Аня удивлена. У нее вьются волосы, и она с этим борется
постоянно - приглаживает их, распрямляет, чтобы было как
у Пети. Она хочет быть, как Петя, мальчиком, а раз у
Пети волосы прямые, а он мальчик, то и у всех мальчиков
должны быть прямые. Видимо, она в первый раз заметила,
что и у мальчиков бывают кудри.
— Мам, ты грибы проворонишь! — вскрикивает Петя.— У нас
мама такая рассеянная...
— А у вас можно всегда жить? — вдруг спрашивает Миша.
— Это ты договаривайся со своей мамой,— говорит Петя. В
моем согласии Петя не сомневается.
Да, вовремя напомнил Петя про грибы. И суп готов.
Дождь-посудомой справился с чашками и тарелками, мне
остается только вытереть их. Подставлю под водосточную
трубу пустое ведро. Дождь барабанит по клеенке, крышка
стола темнеет сквозь пузырчатую пленку. По дороге с
автобусной остановки бегут, укрывшись под зонтами,
промокшие дачники. Да, с погодой им не повезло! Нам-то
что — все лето впереди, а вот тем, кто приехал на месяц,
не позавидуешь.
— Посмотрите, как я нарисовал! — зовет Миша.
У Миши действительно вышло красивое и непонятное.
Ни один из составляющих композицию элементов и отдаленно
не похож на реальный предмет. Это говорит об отсутствии
шаблонного, стереотипного мышления. Рисунки невозможно
передать на словах. Как и во всяком искусстве, в них
есть нечто, не переводимое в слова, что не исчерпывается
текстом. Пересказ рисунков сродни пересказу сновидений.
Пересказывая сон, который нас потряс, мы, по сути,
передаем лишь сам сюжет сновидения и удивляемся,
насколько бледно выглядит наш «потрясающий» сон в
словесной передаче. Потому что мы не можем передать то,
что было там, в глубине, за сюжетом, воспроизвести
контекстуальные связи. Недаром говорится: лучше один раз
увидеть, чем сто раз услышать. Оригинал лучше перевода.
Но мне придется прибегнуть к переводу, ибо оригинала под
руками нет.
«Держись следующих правил: в большом умей видеть малое,
в малом — большое, в нереальности — действительность, в
действительности — вымысел»,— учит Шэнь Фу.
И Миша словно бы внял неведомому закону — его рисунок
изобилует разнообразными приемами: линии прямые,
пунктирные, многоцветные, мелкие цветные формы где-то
образовывают мозаику, где-то разбрызганы, как осколки
метеорита, где-то взяты целым пятном, масса точек,
закорючек, штрихованных и располосованных овалов и
кружков — и все это не распадается на энное количество
элементов, а организовано в единое целое. Каждая деталь
красива сама по себе, и в то же время она работает на
целое. Вот какая богатая внутренняя жизнь у этого
издерганного ребенка. Отчего такой разрыв между его
внутренней жизнью и внешним поведением?
— Мам, а у меня посмотри! Это такая заколючка (зигзаг)
пуговичная (рядом с «заколючкой» красный кружок), а на
ней Баба-Яга летает (черный головоног), а на этом домике
(прямоугольник с кружочками-окнами), она на всем этом
летает (разноцветные росчерки — траектории полета
Бабы-Яги).
Осознание идет параллельно с рисованием. Для Ани важнее
изображение, а не изображаемое. Пройдет несколько минут,
и Аня по этому же рисунку сочинит другую историю.
— А у меня ноги вязаной формы,— говорит Миша, рисуя
закрученные линии. Ему понравилось, как Аня комментирует
свой рисунок.— Это волшебный человек (желтый треугольный
человек с синими крыльями-лепестками), а это у него
шарик (Миша пририсовывает к синему крылу шарик и
раскрашивает его разными цветами), он выкатывается из
крыла, как шелк изо рта шелкопряда (опутывает тонкими
желтыми линиями шарик), это шелковые нитки. У волшебника
есть жена — волшебница. Рисует пузатое существо. Раз
волшебник треугольный, то волшебница — круглая.— У нее
тело — это воздушный шар. — Великолепная находка — в
плотно заполненном пространстве необходима пустота,
воздух, и воздух этот — в теле волшебницы
Все. Закончил. Тянется к следующему листу.
Одним движением обрисовывает туловище, руки-морковки с
пальцами-ботвой, голову, посаженную в плечи, оранжевые
глаза с коричневыми точками посередине, горизонтальные
черточки под глазами — морщины. И вот перед нами
недоуменный, растерянный человек. Два разных рисунка
нарисованы подряд:. первый — типично детский, с избытком
наделенный фантастическими персонажами, а второй —
лаконичный, стремительный. Первый отражает мир детских
фантазий, второй выражает настроение.
А если к этим двум рисункам присовокупить тот
абстрактный «красивое и непонятное», то мы получим
представление Мишином внутреннем мире. Не случайно Миша
сочиняет музыку. Он чувствует гармонию и не только
чувствует — он стремится ее передать. Миша — на подъеме,
он идет в гору, а уставшая мама мечтает об одном —
спуститься с горы на лужайку, сесть и отдохнуть,
расслабиться. «Красивое» в Мише пока недоступно ей.
«Непонятное» раздражает. Понять же что-то, будучи в
раздражении, трудно. Нужно отстраниться. Хотя бы на
время.
Жар-птица в пятках
— Душа моя — это вкусность, душа моя — это радуга, —
изрекает Аня. Ее распирает радость — и в лесу-то были,
грибов-то насобирали, и рисунки-то нарисовали, и теперь
вот вкусный обед. И солнце выглянуло.
— Солнышко мое, матушка, как горячо светишь,— обращается
она к солнцу.
— Ань, а я — кто? — спрашиваю у Ани.
— Ты — мама, а солнце — матушка,— отвечает не
задумываясь.
— Душа — это не вкусность, а невидимость,— вносит
коррективы Миша.
— А «душа в пятки ушла» — что это значит? — спрашивает
Петя у Ани.
— Значит, она опускается, а у души на пятках жар-птица.
— Нет, не так,— машет руками Миша,— душа в
шапке-невидимке. Надели шапку-невидимку, и стал человек
как будто в Человеке нет сердца.
«Чудесному», «непонятному» дети умеют находить
адекватную словесную форму выражения. Почему у души на
пятках жар-птица. А ведь это точно: жар-птица — символ
волшебного полета, значит, душа необъятная, больше
жар-птицы, раз она умещается на пятках, душа «летуча» —
она легкая, бесплотная, прямая ассоциация с полетом
птицы. Или почему, когда на душу надели шапку-невидимку,
она стала человеком без сердца? Да потому, что раз
надели на нее эту шапку, значит, человека-то нет (раз
невидим, значит, нет — это детская логика), а раз его
нет, то ничего нет, тем более — сердца, ведь оно за
двумя печатями.
У детей метафорическое мышление. Они идут от образа. А
вот откуда взялся этот образ? Как он зарождается в
сознании ребенка?
Говорим о том, что такое дом. Поначалу ответы простые:
дом — это где живут, спят, работают. А дальше:
— Дом для мыслей — это голова, дом для столов —
столовая, дом для еды — холодильник.
Быстрый переход от передачи реальных признаков к
метафоре.
Дети не боятся сослагательного наклонения. Все «если бы
да кабы», которых не переносит взрослое ухо,— их
реальное смысловое пространство. У них нет страха перед
будущим, весело им смотреть вперед, меняя в воображении
положения предметов:
Если бы медведь был машиной,
Если бы волк был антенной,
Гуляла бы антенна в лесу,
А волк бы на нашей медвежьей машине
Ловил бы лису.
Катя М., 7 лет
Психологи исследуют возникновение образа в сознании
ребенка. А вот бы узнать, куда все исчезает, когда на
смену метафорическому мышлению приходит
детерминированное. Как нами утрачивается «детскость»?
дальше
|
