|
Детская логика
Детское мышление имеет свои законы. Мысль ребенка
причудлива и легка. Он свободно сочетает далекие по
смыслу предметы и идеи, с удовольствием перепутывает
привычные функции и определения вещей, любит неожиданные
перескоки с предмета на предмет, а то и просто ничем не
мотивированные превращения одних предметов в другие.
Четырехлетний Миша К. на мою просьбу отыскать на столе
среди всех предметов тот, которым забивают гвозди,
ответил:
— Это молоток, но искать я его не буду, потому что
молотком забивают гвозди, а у меня нет папы, а мама
ничего не забивает.
Молоток для Миши впрямую ассоциируется с папой, а
поскольку папы у него нет, то и молоток ему ненавистен.
Спасибо Мише — разъяснил, а так бы заклеймили ребенка
упрямцем.
Или вот такое высказывание четырехлетнего Вовы О.,
мальчика, знаменитого тем, что он два года лепил только
рельефы, даже не рельефы, а рельефные лепешки, и достиг,
кстати, на своем поприще больших успехов:
— Ведь у козлика есть рога. Я слеплю ему рога. Как же
без рогов? Без рогов он как обычный человек без хвоста.
Какая тут логика? Я бы подумала, что это уникальное
изречение уникального ребенка, если бы не услышала от
другого четырехлетнего мальчика следующее:
— Воробьи едят-едят и становятся голубями, как толстый
человек.
Вова О., маленький даже для своих четырех лет,
бритоголовый, с чубчиком, поражал меня своей
находчивостью, быстрым, ловким умом, логикой мышления.
Например, мы лепим птицу. Вовочка сделал очередную
лепешку и сообщил, что у него готово.
— Что это? — спрашиваю.
— Яйцо. Птица еще не вылупилась.
Свои бесформенные лепешки он объясняет самым разумным
образом:
— Это немецкий птенец. А узнайте эту птицу! — обращается
он к детям.
— Таких птиц не бывает,— отвечают ему резонно.
— Это американская птица,— парирует Вова.— У нас такие
не водятся. А вот другая американская птица,— бормочет
он про себя.
Я предлагаю Вове поставить птицу на подставку, предлагаю
умышленно. Вдруг до него дойдет, что это не рельеф, а
круглая скульптура, нечто в трехмерном пространстве.
— Мне не надо подставку,— отказывается Вова.— Они
летают, а не стоят.— С этими словами Вова ударом ладони
влепляет американских и немецких птиц в доску.—
Полетели! — машет он им рукой.
По мере того как Вова рос, его лепешки стали приобретать
отчетливый контур, они сделались ажурными, легкими, как
кружева. Трудно было поверить, что они из пластилина.
Хорошо, когда перед тобой Вова. Его не собьешь. Как
мыслит, так и отображает, как ощущает, так и выражает. А
переживет он плоскость, обратится к объему. Он не
спешит, я его не подгоняю, потому что вижу прогресс в
его методе.
Красота - критерий свободного ребенка
Для того, чтобы суметь прочесть текст, по меньшей мере
требуется знание алфавита. Для того, чтобы «прочесть»
рисунок или скульптуру, тоже необходимы определенные
знания.
Что означают рисунки трехлетних детей? Они напоминают
наскальные изображения по примитивности выразительных
средств. Но кто способен расшифровать их? Ребенок
проводит дрожащую линию, тычет грифелем в белый лист,
ставит точку, закорючку, пытается соединить концы кривой
линии в круг или в огурец, но рука его пока не
слушается. Зачем он это делает? Родители смотрят на
ребенка. Любопытные интересуются, что это он нарисовал,
и ребенок с удовольствием рассказывает им целые истории
про точки и закорючки.
«Надо бы его научить рисовать солнце, домик»,— решают
взрослые, не понимая, что их ребенок создает графическую
карту своего мира. Вместо того чтобы набраться терпения
и проследить за этим свободным творческим процессом,
попытаться разгадать его знаки, взрослые навязывают
ребенку свой взрослый метод отображения внешнего мира.
Ребенок с удовольствием обучается. И ликует, что у него
получается похоже. Но на что похоже? На то внешнее, что
он воспринимает иначе, чем взрослые (хотя бы потому, что
он видит мир в другом ракурсе), а не на то внутреннее,
что ему действительно присуще. Современный городской
ребенок не видит вокруг себя таких домов, которые рисуют
ему взрослые: квадрат, на квадрате треугольник, в
квадрате два квадрата, поделенные на четыре части. Это
схематическое, шаблонное представление, результат
абстрагирования от реального дома, реальной
действительности. Это «условность» взрослых, у детей она
совсем иного плана. Действительность же детьми
воспринимается не шаблонно, не упрощенно, чему
свидетельством насыщенные композиции детских рисунков.
Как правило, дети стараются максимально заполнить
пространство листа. Большинство из них сначала
определяет на листе верх (небо) и низ (землю), а все
остальное, что они хотят нарисовать, распределяют в
данных пределах. Вероятно, так они и воспринимают мир, и
это восприятие закрепляют в них взрослые.
Можно было бы на этом и остановиться. Но, наблюдая, как
рисуют дети, я обнаружила в каждой группе двоих-троих
детей, для которых не существуют никакие пределы. Они
свободно обращаются с листом, крутят его, прижимая
пальцем к столу, они начинают с угла или с любой
произвольной точки и все-таки приводят композицию к
единству, что, кстати, удавалось только классикам,
корифеям рисунка. Свободе композиционного решения только
и учиться у детей. У тех самых, которые не ставят себе
пределов, потому что они изображают свой внутренний мир,
а не внешний. Но что такое внутренний мир? Он же не
существует сам по себе, вне внешнего. Можно сказать, что
и небо, и солнце, и земля присутствуют в их рисунках, но
в том соотношении, как это существует в их душе, в их
сознании в данный момент.
— Природа задумана по мелодии или по движению? —
спросила меня как-то пытливая пятилетняя девочка Аля П.
И ответила за меня:
— Конечно же, и по мелодии, и по движению. Мир-то один.
Значит, в нем должно быть все сразу.
Детские работы — яркое свидетельство внутреннего
состояния ребенка. Недаром психиатры используют их в
своей врачебной практике. Но врачи, как правило,
обращают внимание на грубые признаки — колорит (светлый,
темный), композицию (с центром, без центра, сдвинутую в
ту или иную сторону), направление литературного сюжета.
Мы же в основном имеем дело со здоровыми детьми, и нас
интересует сама личность ребенка, а не проявления
душевной болезни. Тут нужен другой подход, иной критерий
оценки. Скажем, такая вещь, как единство, составленное
из некоего множества компонентов. Как чувствует его
ребенок, как выражает? Как определить качество детского
рисунка? Или детской скульптуры? Они несут в себе
определенную информацию. Но какую? Есть ли в ней
художественное содержание? Ведь ребенок может
обозначить: это дом, это забор, это птичка, и нам ясно.
Он бы и словом смог передать то, что мы видим на листе.
Или это изображение уже не просто символическое,
знаковое, а содержит в себе то «нечто», что словами не
выразишь, не исчерпаешь? Свидетельствует ли это о
наличии особого дара в данной области? Или, наоборот,
знаковое обозначение есть само по себе свидетельство
отсутствия художественного дара?
Я не отношусь к детскому творчеству как к искусству. Не
ставлю перед собой цели обучить детей различным
художественным приемам. Заинтересуется ребенок самим
предметом (в данном случае — лепкой), почувствует тягу к
материалу — и технические навыки обогатятся сами собой.
Ребенок расписывает слепленную им из глины вазу. Водит
старательно кисточкой и вдруг как бы нечаянно смазывает
ребром ладони аккуратно наставленные разноцветные точки
— и ваза оживает. Скучные точки слились в живописную
полосу, нарушилась вялая симметрия, словно ребенок
сознательно нашел единственно верный подход, чтобы
вернуть вазе красоту. Получившаяся вдруг полоса сделала
отчетливой затерянную в многочисленных точках форму,
наиболее значимый в данном случае элемент.
Это сработала интуиция — одно из главных качеств
творческой личности. Основа интуиции — свобода.
Таков ребенок, развивающийся «по природе», то есть в
согласии со своей природно доброй и свободной сущностью.
Его критерий в творчестве — красиво или некрасиво.
Красиво не в том смысле, что зализано, приглажено и
выражает положительные эмоции. Красота — это полнота
самовыражения, и в то же время чувство меры,
соразмерности.
Ребенок, постоянно встречающий на пути непонимание,
может стать скованным, ограниченным в своем творчестве.
Показывая свою работу, ребенок спросит: «Правильно или
неправильно?» То есть соответствует указанному образцу
или нет. Абстрактных, отвлеченных задач он, как правило,
решать не умеет, зато под диктовку может сделать работу,
вполне удовлетворяющую его, а главное, его родителей.
Такие дети — отрада воспитательницы в детском саду. Они
послушные и исполнительные. Они уже знают, как правильно
рисовать небо, как правильно по стадиям лепить зайца,
петушка и т. п. Меня же они тревожат гораздо сильней,
чем так называемые необучаемые. К ним непросто
пробиться.
Лучше бы мешала...
Из всех мест на земле Маше больше всего нравится место,
где лежат ее вещи. Она нарисовала это место в виде
арбузной дольки с семечками. А мама подписала под Машину
диктовку: «Место, где лежат мои вещи, мне нравится
больше всего на свете».
Детсадовская Маша в студию ходит второй год. Девочка с
удлиненным, резко очерченным носом, с размытым
обкусанным ртом, в вязаных рейтузах и в комбинезоне —
весной и осенью.
Водит Машу мама — высокая женщина с такими же, как у
Маши, крупными чертами лица. Пока Маша занимается, она
пишет или реферирует какие-то статьи, сидя за столом в
фойе школы. Ни разу за два года она не спросила меня о
Маше, хотя ребенок у нее действительно трудный. Или
ждет, что Маша с возрастом сама по себе выровняется, или
просто считает достаточным посещение Машей занятий?
Кончается урок, Маша сама выходит из класса с коробкой
пластилина, иногда она не дожидается конца, встает
посредине занятий и идет к двери. Я не спрашиваю Машу ни
о чем, и мама не интересуется, почему Маша ушла не
вовремя. Словно мы установили с Машиной мамой какой-то
негласный режим для Маши, и каждый из нас, не
сговариваясь, его придерживается.
Что же тогда тревожит меня в этой девочке, если мама и
та не тревожится?
Маша как раз вполне обучаема. В меру возможностей она
справляется с любым заданием: конкретным и абстрактным.
Человек у нее обозначается четырьмя слепленными между
собой кусками пластилина с вставленным внутрь шариком,
животное — также, плюс хвост — пятый кусок. Логично. Так
же условны предметы на ее рисунках. Я понимаю, кого и
что Маша имеет в виду, и этого на данном этапе как будто
достаточно.
О том, чтобы улучшить вылепленную работу, не может быть
и речи. Маша закрывает ее от меня ладонью и говорит
— Пусть так.
А то небрежно потыкает пальцем глину и собирается
уходить — надоело. Или сидит, наморщив недовольно нос, и
ждет, когда все кончится. Она не разговаривает с детьми,
не бегает с ними по фойе в интервалах между занятиями.
Высокая, выше всех в группе, она самая маленькая по
возрасту. В прошлом году Машу водили в одну и ту же
группу, а в этом году мама приводит Машу, когда ей
удобно, в любую группу, и девочка даже не обращает
внимания, кто вокруг нее. А ведь дети остро реагируют на
перемену состава группы. Часто они плачут, когда их по
каким-то причинам переводят из одной группы в другую.
Странная и речь у Маши — резкая, отрывистая, так и
слышится в тоне: отвяжитесь от меня.
Спрашиваю у Машиной мамы, какой предмет Маше нравится в
школе.
— Лепка,— отвечает.
— Лепка? — переспрашиваю я. Или я ослышалась, или мама
мне льстит, но если действительно так и есть, то какова
же она на других занятиях? Но Машина мама подтверждает
сказанное. Спрашиваю преподавателей, как занимается
Маша.
— Да никак,— отвечают.— Благо, не мешает никому. Сидит
себе помалкивает.
Лучше бы мешала...
На ребенка, посещающего детский сад и работающего
свободно, нешаблонно мыслящего, я смотрю как на чудо.
Значит, или индивидуальность так ярка, что даже в саду,
на занятиях ребенка не смогли научить, или
воспитательница настолько далека от искусства, что и не
вмешивается: лишь бы тихо сидели. Или, редчайший
вариант, воспитательница настолько чутка к красоте, что
без всякого специального образования дает верные советы
детям.
Одаренные дети
Родители постоянно спрашивают меня, талантлив ли их
ребенок. Я отвечаю односложно: «Все дети талантливы».
«Но не могут же они быть равно талантливыми во всем?
Например, мой ребенок не любит музыкальных занятий, а
другого не затащишь на живопись».
Я думаю, что здесь дело не в предмете, а в человеке,
который этот предмет раскрывает детям. Я не верю, что
ребенок может быть от природы невосприимчив к какому-то
виду искусства. Скорее всего, к нему не нашли подхода.
Не поняли основного — его индивидуального аппарата
восприятия.
Однако существуют дети, склонности которых к
определенному предмету очевидны уже в раннем детстве. В
какой-то области они самовыражаются наиболее полным
образом.
И наконец, редчайшие случаи. Дети, четко и однозначно
выбравшие свою сферу максимального, абсолютного
самовыражения. Такие дети от природы владеют
собственными выразительными и изобразительными
средствами.
Достаточно обратиться к биографиям великих людей, чтобы
увидеть, как происходило их становление. Они уже с
детства являлись личностями, ведущими самостоятельный
поиск в области средств самораскрытия. Они жили в
атмосфере этого поиска.
За время работы с детьми я увидела двоих явно одаренных
в области изобразительного искусства. Станут ли они
художниками?
дальше
|
