|
Безбытный крокодил в стране оживленных слов
— В обществе Алешеньки мне некомфортно, я не умею играть
с ребенком, чувствую, что от меня исходит флюид
растерянности, мрачности, пытаюсь подавить в себе это,
но ведь вы сами говорите, что ребенок все равно все
ощущает. Я — человек безбытный, до рождения сына я
занималась наукой, теперь мне приходится раздваиваться.
И с наукой становится сложно — не могу отдаваться ей
целиком, а с сыном — вообще полный дискомфорт. Поэтому и
вожу его издалека, чтобы мальчик мог хоть два раза в
неделю побыть в нормальном обществе. Ведь он у меня
невротизированный. Вы этого не находите?
Мама Алеши отлавливает меня в перерыве между занятиями и
буквально прижимает к стенке. За ее массивной фигурой
мне не видно ни детей, ни родителей, а у многих из них
есть ко мне вопросы. Мама Алеши представитель
распространенного ныне типа родителей, которые ходят
заниматься в родительский университет, посещают лекции
на тему «Преодоление конфликтных ситуаций в семье...».
Она напичкана наукообразной терминологией, она
«профессор» в области детской психологии. Чему же она
хочет научиться, посещая лектории и университеты? А вот
чему: естественному, живому общению со своим собственным
ребенком. Оказывается, этому надо учиться!
— Кубков — вы не знаете Кубкова? — сказал на
предпоследнем занятии, что эмансипированная женщина
подобна крокодилу. Вот я как раз и есть та самая
женщина-крокодил, безбытный крокодил, одинокий. У нас с
Алешей не оказалось нужного круга общения, мы с ним
никак не можем социализироваться.
Только что кончилось занятие в Алешиной группе. Мы
играли в железную дорогу, ездили по вылепленным рельсам
в вылепленном поезде в Страну Оживленных Слов. Это вот
какая была страна. Стоило тебе произнести «заяц», и тут
же перед тобой «очутился» заяц, можешь его за уши
потрогать. Или скажешь «свинорыбка», и тут же перед
тобой появляется свинья, только вместо ног у нее рыбьи
плавники.
Алеша — худой, прозрачный, напоминающий остов
перезимовавшего под снегом листа, все ребрышки
просвечивают — ведет паровоз в волшебную страну.
- А эта страна — навсегда? - спрашивает, открывая
шлагбаум.
Я успокоила Алешу, что страна наша никуда не денется, в
крайнем случае, если пассажиры захотят выйти
прогуляться, в следующий раз мы их призовем известным
нам способом.
А способ у нас вполне надежный: мы «оживляем» с помощью
лепки.
Нельзя сказать, что Алеша простой ребенок. Он
немногословен (в отличие от мамы), вдумчив не по годам
(а кто определил возрастной ценз вдумчивости?), у него
слабые ручки и лепить ему нелегко, поэтому пока он в
основном играет с тем, что вылепили другие дети. Кого
можно назвать простым ребенком? Разве мы говорим: «О,
это простой взрослый!» Напротив, чудо, что у такой
взбалмошной мамы вырос спокойный улыбчивый мальчик. Как
это получилось? А может, и мама у него вполне
нормальная, просто встречи со мной ее как-то возбуждают,
у нее накапливается много вопросов или просто много
мыслей, которыми ей необходимо поделиться, и в короткое
время перерыва она судорожно комкает все в кучу?
— Помогите мне войти в оптимальный контакт с ребенком. Я
ничего не умею делать руками. А он все вечера лепит,
рисует. Он умеет себя занимать, и я ему не нужна. А мне
бы хотелось установить с ним контакт через совместную
деятельность.
— Вот и устанавливайте,— радуюсь я, что Алешина мама
сама нашла выход.— Вы ведь педагог.
— Я педагог для взрослых...
— А вечером поменяйтесь с сыном ролями. И вы отдохнете,
и он в роли учителя себя попробует. Вдруг вы окажетесь
талантливой ученицей?
Алешина мама не верит. Так просто? Нет, это слишком
просто. Человек прослушал столько мудреных лекций о
преодолении сложных конфликтных ситуаций, а я ей
предлагаю поучиться у своего ребенка, всего-то навсего.
— Вы ему хотя бы не мешайте.
— То есть не пытаться войти с ним в контакт, когда он
сам чем-то увлеченно занят?
— Да, именно так. Алеше в саду предостаточно общения, а
дома ему хочется просто побыть с вами, при вас.
Вспомните, как в детстве: играешь в куклы или строишь
домик из кубиков, а рядом — мама. И так хорошо на душе,
спокойно, вовсе не обязательно беседовать с ней. Главное
— она рядом.
— А как же взаимодействие, активное общение?
— Да это и есть активное общение. Разве мы общаемся
только тогда, когда перекидываемся словами? Часто именно
слова-то и являются препятствием для духовного контакта.
Мы заслоняемся ими друг от друга.
Все, что я говорю, не убеждает Алешину маму.
Расплывчато. Ей, математику, нужно, чтобы все было
логично. Чтобы одно вытекало из другого. Если человеку
дана речь как способ общения, то как она может быть
препятствием для духовного контакта? Ей нужен конкретный
совет. Делайте то-то и то-то, и это даст такой-то
результат.
Алеша прерывает нашу бесплодную беседу. Он подбегает к
маме, приникает к ее юбке, ласкается. Мама же строга.
Никакой ответной реакции. Ей бы, может, и хотелось
погладить его по голове, но тут же я стою.
— У меня высокий уровень самоконтроля,— говорит Алешина
мама, уловив мой неодобрительный взгляд. Это она говорит
при малолетнем сыне, который и слов-то таких не знает.—
Кубков сказал, что если этот уровень не понизится, то я
приобрету невроз. Я уже его приобрела.
А я не приобрела. Беру Алешу на руки, позволяю себе
погладить светлую головку и передаю ребенка маме с рук
на руки.
— Алеш, ты научи маму играть в страну Оживленных Слов...
У тебя мама маленькая-маленькая, смотри, ты насколько
выше, ты ее должен учить. Научи ее играть, а? Когда мама
была большая, у нее никого не было. А теперь она стала
маленькая, и ты у нее появился. Главный друг. Сделай
так, чтобы ей стало весело. А за это мама перестанет
ходить по вечерам к важным взрослым, которые говорят на
непонятном языке.
— Ты правда не будешь уходить? — спрашивает Алеша у
мамы.— Навсегда?
— Нет, — исправляю я свою оплошность.— Мама будет ходить
учителем на работу, как бывшая большая, а с работы будет
возвращаться твоей ученицей. Только скажешь: «Вместо
взрослой мамы, кандидата математических наук, веселая
девочка на лепке!» — и она тут же превратится.
— И по телефону не будет говорить? — с тихой надеждой
спрашивает мальчик.
— Если бы все было так просто,— вздыхает Алешина мама,
явно не справляясь с ролью.
— Мам, скажи: миллион ошибок.
— Миллион ошибок,— повторяет мама, испуганно глядя на
сына. Правильно понял, мол, мальчик, у нее миллион
ошибок в своей собственной жизни и в общении с ребенком.
— Вместо миллиона ошибок — миллион улыбок! — восклицает
Алеша.
— Я должна миллион раз улыбнуться? — не понимает мама.
— Да, это в стране Оживленных Слов плохие оживляли
ошибки, а хорошие — улыбки. Ну, улыбайся.
Алешина мама улыбнулась.
— Вместо гадости — радости! — провозгласил Алеша.
И мама рассмеялась. Впервые я увидела эту вечно
озабоченную своим «дискомфортом» женщину смеющейся.
И это был искренний смех. Благодаря ему уровень
самоконтроля понизился сам собой.
Дорогие родители! Приглашаем вас посетить чудесную
Страну Оживленных Слов! Разгуливая среди «улыбок» и
«радостей», вам и в голову не придет «оживлять» скучного
бегемота по имени «дискомфорт» и угрюмую змею по имени
«некоммуникабельность». Искренний смех, естественная
улыбка — билеты в нашу страну. Не забудьте приобрести их
заблаговременно!
Домашние рассказы
Счастливые мгновения детства... Мама садится в изголовье
моей кровати и в десятый, а может, и сотый раз
рассказывает про то, как она была маленькой. Как из
зависти к младшей сестре она съела целую солонку соли. С
младшей сестрой все возились, и маме хотелось, чтобы и
на нее обратили внимание. Вот она и съела столько соли,
чтобы заболеть, чтобы ее наконец заметили.
Мне было жаль маленькую маму, и, помню, я думала, что,
когда вырасту и у меня появятся дети (как минимум
десять!), я буду особенно внимательна к старшим.
Мама рассказывала мне много смешных историй. Как она
пришла к своему папе на работу и сунула голову за
несгораемый шкаф, сунула, а назад вытащить не может.
Пришлось маминому папе вызывать пожарников, и они целый
час каким-то специальным устройством подпиливали
железные ножки шкафа.
Мама рассказывала мне о своем отце, замечательном
докторе. Он пошел на войну, хотя у него было очень
больное сердце, с таким даже на войну не берут, и таскал
на себе раненых с поля боя. Он был храбрый и добрый. Он
держал у себя на работе секретаршу, которая почти ничего
не слышала. Ему было жаль ее увольнять — он провел
специальный звонок от своего кабинета к приемной. Звонок
звенел у самого уха секретарши. Услышав его, она шла в
кабинет к маминому папе, и тот на бумажке писал, что
нужно сделать по работе. А ведь он мог взять на ее место
хорошего работника. Мамин папа умер до моего рождения,
но я любила его, как живого члена нашей семьи.
Эти домашние рассказы рождают сильнейший отклик в душах
детей. Через них дети обретают связь со своим родом, с
домом — хранилищем семейных преданий. Через «семейный»
эпос они приобщаются к культуре, первая заповедь которой
— связь прошлого с настоящим.
Мы, родители, не раз наблюдали, с какой бережливостью и
нежностью относится ребенок к тем вещам, которые были
любимы нами в детстве. Замурзанный плюшевый заяц дороже
новых игрушек — ведь тот заяц мамин! Тепло родительского
дома ощущается ребенком через семейные предания, через
вот этого самого замурзанного зайца. И сколько мы можем
дать детям такого тепла!
Гнездо "увеселительных птиц"
— Мам, давай рассмотрим камни! — Дети волокут по полу
холщовый мешок, набитый камнями.
— Посмотрите сами, мне некогда.
— Нет, мы хотим рассматривать с тобой!
Все повторяется, ничего не проходит. Эти камни —
черно-белые гальки собирали мои родители на крымском
побережье. Мне было семь лет, и я, как все дети, искала
только драгоценные камни — сердолики, агаты, аметисты.
Мы хвастались друг перед другом коллекциями,
разложенными в коробочках на вате. Мои же родители, к
большому моему удивлению, собирали камни с рисунками.
«Да ты посмотри, это же профиль Пушкина, как он сам
изображал себя на полях! Это чертик, а если перевернуть
- клоун! Пейзаж ночного моря, берем?» — родители собрали
столько камней, что пришлось переплачивать за багаж.
Расстаться с мешком сокровищ они не смогли, хотя
работники Аэрофлота от всей души советовали оставить
мешок на контроле.
— А это что? — спрашивает меня сын.— По-моему, здесь
ничего не нарисовано.
— Не может быть, надо искать, зачем-то же дедушка с
бабушкой положили этот камень в мешок.
Ищем и находим птицу — два белых росчерка по черной
гладкой поверхности, сверху маленькое белое пятно —
голова. Летящая чайка.
Кроме гальки с рисунками, в мешке обнаружились камни,
причудливые по форме. Камень — рыбий глаз, камень —
акула, камень — камея...
Моим детям почему-то и в голову не приходит что-то
делать с камнями, они их просто с наслаждением
рассматривают. Меня же в детстве камни побудили к
активной деятельности. Подобрав камень, напоминающий по
форме голову нашего соседа-карикатуриста, я налепила на
него пластилиновых завитков, получилась густая
вздыбленная шевелюра, на кончик носа посадила очки — вот
и портрет. Таких портретов было несметное множество.
Достаточно было уловить несколько самых характерных черт
— и готово.
Но камень превратился в средство. Он потерял свою
самостоятельность. И тут, на счастье, мне попалась
цветная открытка японского сада. Где все служит
обрамлением красоты камня, а не наоборот.
Начался новый этап. Я лепила сады. Японские сады на
крышках из-под посылочных ящиков. Какие это были работы!
Почему никому из взрослых не пришло в голову хотя бы
сфотографировать их?
Взрослые беспечны. Они кипами сдают на макулатуру
детские каракули, не подозревая, что в этих «каракулях»
отражен жизненный путь ребенка. Никакая «Королева Марго»
не восполнит потери.
Скажут, если все копить, что делают дети, никакого
хранилища не хватит. Да полно! Ведь есть место и для
телевизора, и для сервизов, и для ковров и хрустальных
ваз, для книг, порой не имеющих никакой ценности, кроме
номинальной, а для десяти папок с рисунками не
находится.
Щедрая память воскресила сады, и теперь мы с детьми,
каждый на своей картонке или дощечке, возводим их,
чудесные и неповторимые.
Почти все из того, что мы делаем с детьми по моей
инициативе (а она далеко не всегда бывает моей), пришло
из моего детства. Я пережила увлечение камнями, с
помощью лепки изучила их главные свойства и теперь,
окинув взрослым взглядом прошедший «каменный век»,
возвращаюсь в него вместе с детьми.
Трепет прикосновения к живым камням (а они живые! Они
рождаются и умирают. Умирает же отшлифованная бирюза,
превращаясь из небесно-голубой в тускло-зеленую) я
сохранила на всю жизнь, и этой радостью делюсь с детьми.
Но делаю это как взрослая. Потому что знаю, чего сейчас
хочу от них, в данном случае я заранее выбрала путь,
которым и попытаюсь достичь цели.
Я рассказываю детям, как японцы относятся к камням.
Каждый имеет свою историю, в городах есть базары, где
торгуют камнями, и японцы годами выбирают
один-единственный камень для своего сада. Камень —
свидетель давних времен, когда еще ничего-ничего не
было, а он был и видел землю, когда на ней не было ни
одного человека, а летали огромные птицы-археоптериксы.
Крылья у них были, как от нашей студии до вашего дома.
— А нас камень видит? Как он видит? Разве у него есть
глаза?
— Камень, ты меня видишь? — спрашивает Максим у своего
маленького камешка.— Да, вижу,— отвечает за него басом.
— И мой видит, и мой!..
— А вот посмотрите на этот сад... — Я меняю диапозитив.—
Красивый? А чем он отличается от предыдущего?
Сегодня у нас такая задача: кто меньше всего затратит
материала и добьется красоты — тот победил. Избыточность
— одна из главных особенностей детских композиций.
Возможно, она возникает из-за переполненности
впечатлениями. Дети все залепляют и зарисовывают до тех
пор, пока не останется ни одного просвета.
Дети принимаются за работу, один Максим сидит сложа
руки.
— А ты, Максим?
— Думаю.
Время идет, урок подходит к концу, а Максим, пунцовый от
думанья, так и не приступил к делу.
— Что ж ты, Максим? — пристаю к человеку.
— Я додумался до того, что ничего не надо.
— Совсем ничего?
— Совсем,— отвечает твердо, не отрывая глаз от
маленького невзрачного камешка.
— Так он и останется лежать на столе?
— Он и так красивый.
— А если ты положишь его в карман, он будет красивым в
темном кармане? Ведь он никому не будет виден, даже
тебе.
— А я не положу его в карман.
— Что же ты с ним сделаешь?
Не отвечая на последний вопрос, Максим переносит камешек
на квадратную картонку, располагает его в центре. Не
понравилось. Сдвинул вправо, влево — опять не то.
— Неподходящая картонка,— заявляет он.
Значит, Максим понял саму суть архитектоники,
сочетаемость, соотнесенность предметов в пространстве,
иначе почему бы он счел картонку «неподходящей» камню?
— Нет, все-таки сдаюсь до вечера,— говорит он.
— А что будет вечером?
— Вечером сделаю.
Я соглашаюсь. Сама не соображу, что можно придумать с
его камнем и дощечкой. Какие-то несоизмеримые величины.
Нужен третий компонент, который привел бы в соответствие
композицию. Но что это может быть?
— А если я предложу тебе другой камень?
— Нет. Я должен придумать для этого,— не сдается Максим.
... И придумал, что самое удивительное. Трапециевидный
мост из толстой медной проволоки, ступеньки — спички, у
моста — ствол дерева с одной-единственной склоненной
веткой. На ветке — два глаза. Они смотрят на камешек у
моста.
— Помните, вы спросили, будет ли красивым камешек, если
его положить в карман?
—Да.
— Я подумал, что надо сделать так, чтобы его всегда
кто-нибудь видел. А деревья-то всегда, они живут долго.
Иногда его заметит тот, кто подымется на мост,— я
специально его в сторонку отодвинул. Сначала я поместил
камешек под мост, а потом сообразил, что там ему будет
скучно. Но пока я это лепил, мне пришло в голову кое-что
другое.
Максим так серьезно излагает свои мысли, что я не могу
удержаться от смеха.
— Я придумал гнездо «увеселительных» птиц. Но вам это
кажется не нужно.
— Почему?
— Потому что вы и так слишком веселая. И уроки у вас —
не уроки лепения, а уроки фантастического увеселения.
Однако не всем так весело жить. И вот для грустных я
придумал гнездо с птичками Как человек загрустил, птички
выпархивают из гнезда и делают так: «Уить, уить» — прямо
над ухом человека. Человек услышит это «уитьканье» и
очнется от грустных дум.
— Мысль замечательная, но как сделать, чтобы вылепленные
птицы издавали «уить-уить»?
— Потому я вам и рассказал... Вместе мы что-нибудь
выдумаем. Да?
Человек из дома
На вопрос, откуда человек, маленькая Катя ответила с
ходу: «Из дома». У Кати нет папы. Зато есть «дедуля»,
мама и много родственников, о которых она постоянно
вспоминает вслух.
— У меня ешть шештренка Шветочка. Мы ш ней играем в
Бабу-Ягу.
Сообщит и умолкает. И слушает, притаившись, что дети
рассказывают про Бабу-Ягу.
Хорошо помню, какой я ее впервые увидела: крошка с
маленькими черными точками — глазами, глубоко сидящими у
переносицы, носик маленьким крючком и ярко-красный
маленький рот. На Кате было вязаное голубое платье с
оборочками.
В отличие от детей, которые на первом занятии жались к
маминой юбке, Катя без разговоров осталась одна,
спокойно, вдумчиво глядела на «приманку» — клоуна
Финтифлюшку и не заливалась колокольчиком, как
остальные, при виде Финтифлюшкиных чудачеств, а только
кротко улыбалась.
Все шло хорошо, за исключением главного — лепки. Я
испытывала неловкость перед доброжелательными мамой и
дедулей. И не могла понять, в чем дело: слушает
внимательно, старается, а выходит плохо. Не в том
смысле, что неправильно, а просто неинтересно. Живой,
умненький ребенок должен «выдавать», а у нее колобки да
грибочки. Зализанные, круглые-прекруглые...
— Мы же не слепые люди,— утешал меня Катин дедушка.— Не
все сразу. Дети разные... Главное, чтоб ей нравилось,
другой пользы не надо.
Иные бы уж жалобу написали директору, что деньги платят,
три раза в неделю водят, а сдвигов нет. А дедушка еще и
утешает.
У Катиного дедушки удивительная улыбка. Она выражает
столько разных, но непротиворечивых чувств, что жаль
обозначать ее одним словом «добрая».
Эта дедушкина улыбка и осеняла наши занятия. Входя в
класс после урока, дедушка не бросался к Кате,
распихивая остальных родителей, не шмякал ее работу в
коробку с пластилином.
— Продвигаемся? — спрашивал он всякий раз, разглядывая
слепленный грибок или цветок. Он не подгонял Катю, хотя
трудно не поддаться той суете и спешке, которую создают
родители, переводя детей с одного занятия на другое.
Всегда поблагодарит, чуть склонив набок голову, и Катя —
вслед за ним.
Катина мама — это уже другое поколение. По мягкости и
деликатности она отцу своему уступает:
— А что, у Кати совсем никаких данных нет? Ну что ж, мы
все инженеры, технари, ей и не в кого талантами
блистать.
Неожиданно Катю «прорвало». Перед тем как начать лепить,
мы развивали с детьми тему пустоты. Можно ли слепить
пустоту? А дырку? Как сделать дырявую скульптуру, можно
ли слепить воздух, можно ли поместить воздух в
какой-нибудь сосуд и т. д. От рассуждении такого рода мы
перешли к следующим: что такое пустое место, пустая
история, пустой человек? Как это передать в материале?
Катя буквально рванулась к ведру с глиной и тут же за
несколько минут вылепила человека в кресле. Он сидит,
распластавшись вдоль спинки и сиденья, руки раскиданы в
стороны, а вместо головы — вогнутый полукруг.
— Шовшем пуштой человек,— глубоко вздохнула Катя. Она
наконец решила трудную задачу.
В седьмом классе я не понимала геометрии. Все смеялись
над моей непробиваемой тупостью. Больше всех учителей
мне нравилась именно учительница по геометрии. Я
выучивала наизусть целые параграфы, чтобы перед ней не
оконфузиться. Но задачи ни одной решить не могла. Это
приносило страдания и двойки. И вот в один прекрасный
день я подошла к учительнице и сказала, что могу решить
любую задачу со звездочкой. Она посмотрела на меня
снисходительно-ласково. Но я настаивала на своем: решу,
и все. Учительница ткнула в задачник пальцем, наугад. Я
молниеносно решила задачу. И все остальные, со
звездочками.
Учительница была поражена. А я — еще больше. Потому что
до того момента, как я подошла к ней и сообщила, что
могу решить все, я сама об этом и не подозревала. Это
чудо — прозрение, озарение, переход количества в
качество, называйте как хотите. Факт, что это было. И я
знаю, что и с маленькими детьми бывает такая штука.
Думаю, что гораздо чаще, чем со взрослыми,— ведь дети
осваивают мир именно с помощью этого «перехода». Потому
и не стоит отчаиваться, нервничать, если у ребенка сразу
не выходит. Не нужно форсировать события. Значит, он еще
не понял, не почувствовал, не ухватил. Дадим ему
спокойно подумать. И это принесет плоды. То, что ребенок
постигнет в данном случае, будет не верхоглядством, а
постижением.
—Я бы открыл такую студию и для стариков,— улыбается
Катин дедуля,— учились бы стар и мал...
дальше
|
