|
|
Жили-были маленькие человечки.
Если они попадали туда, где им интересно,
они тут же вырастали и всех удивляли своими талантами.
А в скучном месте уменьшались, да еще и капризничали.
Такие у них были необычные организмы.
В.Кротов |
Детская изостудия в
ГМИИ им. Пушкина отметила свое 40-летие...
Вот уже 40 лет набирают в студию пятилетних детей, и в течение пяти лет один раз
в две недели они ходят по залам, рассматривая картины, скульптуры,
археологические экспонаты, разговаривают, а потом, набравшись впечатлений, идут
в студию рисовать.
С 1972 года изостудией в течение 20 лет руководила Нина Николаевна Кофман,
которой посвящена выставка (в Зале истории музея) работ ее учеников. Некоторые
из них стали профессиональными художниками, большинство же как-то иначе
«взрастили и преобразовали» дар, полученный от любимого педагога. Не выйдя на
профессиональную стезю, они тем не менее продолжали рисовать для себя, для своей
души, что иногда оказывается гораздо интереснее и с художественной точки зрения.
Дело в том, что в студии никогда не ставилась задача вырастить всех поголовно
художниками, как не было и четкой задачи развития у детей разнообразных
художественных навыков. Посетители музея частенько сокрушаются: «Ну вот, опять
детский сад привели! Бедные дети, что они здесь увидят? Что поймут, запомнят?»
Но опыт подтверждает: запомнят многое, и многое повлияет на их формирование как
личностей — об этом говорят и сами ставшие взрослыми выпускники студии.
А ведь и вправду интересно, что происходит в студии,
 как и чему учатся дети, как они рассматривают произведения искусства,
«доступные» только взрослым. Об этом нам рассказывает преподаватель
изостудии Наталия Евгеньевна БОЧАРОВА — художник и замечательный
педагог. А то, что она замечательный педагог, понимаешь очень быстро —
стоит лишь раз побывать на ее занятии.
— Наталия Евгеньевна, как вы отбираете детей, как
можно различить особенно способных и одаренных детей?
— К нам приходят детки с мамами и бабушками и со своими рисунками.
Принимаем мы по количеству и качеству работ. Рисовать дети должны много,
любить это и испытывать в этом внутреннюю необходимость — такие дети нам
подходят. Когда же мы говорим о качестве, то имеются в виду не навыки, а
то, как работает воображение, какое внимание ребенок обращает на мелкие
детали (туфельки, бусинки у принцесс, которых рисуют девочки,
многочисленные самолетики и солдатики на полях сражений у мальчиков).
Ведь музейные экспонаты связаны с материальной культурой, и таким детям
всегда можно объяснить элементы костюма или обратить их внимание на
детали в картине, потому что они уже внутренне склонны к этому. Детей
более младшего возраста мы не берем, они просто физически не выдержат
программу, хотя бывают исключения. Но студия изначально формировалась из
рисующих детей.
— Эти рисующие дети чем-то еще отличаются от остальных детей?
Можно ли их вырастить «специально»?
— Очень многие дети от природы владеют
 цветом, линией, и если такому
ребенку еще и по всему дому разложить листочки, карандаши, фломастеры,
гелиевые ручки, красочки, если он знает, что, нарисовав пятнышко, он
покажет его маме или бабушке, и они скажут: «Ах, как красиво, какой
молодец, какое красивое пятнышко нарисовал!» — то ребеночку захочется
снова и снова рисовать пятнышки, а когда у него вдруг получится
головоног и мама вообще придет в восторг, тогда ему захочется одеть
головонога и нарисовать вокруг него какую-то атмосферу. Так получаются
рисующие дети, только нужно обязательно хвалить ребенка за малейший
самостоятельный шаг, нужно искренне восхищаться, и тогда будет
продвижение вперед.
Правда, в развитии каждого ребенка наступают моменты спада потребности в
рисовании, и ребеночек просто перестает дома рисовать (в студии все
происходит как обычно). Мамы тут же бросаются в панику. Всех родителей я
призываю успокоиться и подождать: это проходит, что доказано практикой,
рисование часто вступает после такого затишья на новый уровень.
— Наталия Евгеньевна, расскажите, пожалуйста, о вашей
методике и о ваших задачах.
— Все было уже сделано Н.Н. Кофман — как показать детишкам музей, как
знакомить их с произведениями искусства, пусть даже это бижютерия, купленная за небольшие деньги, — и когда я пришла в музей, мне
предложили работать по разработанному, готовому методу. Коротко говоря,
он заключается в следующем: мы 25 минут ходим по залам и смотрим шедевры
мировой культуры. Вторая часть занятий заключается в том, что мы идем в
студию — она находится рядом, и мы можем непосредственно донести свое
впечатление до листа бумаги. В течение пяти лет ребенок ходит в Музей
изобразительных искусств им. Пушкина, и можно говорить о развитии его
вкуса, эстетических представлений. Кстати, это очень полезно и
сопровождающим детей мамам и бабушкам. Для нас самое главное, чтобы дети
полюбили музей, полюбили изобразительное искусство, чтобы они могли
общаться с изобразительным искусством, чтобы в своей жизни они могли
получить от этого большое удовольствие. Чтобы они, помимо каких-то
других житейских дел, имели эту возможность творчески воспринимать,
причем желательно все на свете.
Все наши занятия можно назвать модным словом «интерактивные», но такие
занятия были в Пушкинском музее всегда. Дети рассуждают, или я обращаю
на что-то их внимание, или смотрю вместе с ними на то, что они заметили
и удивились, — в любом случае познание происходит в интенсивном общении
и обмене впечатлениями.
— Расскажите, пожалуйста, как вы показываете детям
произведения искусства?
— Главный вопрос — как обратить
 внимание ребенка на интересную и сложную
живопись? Например, мы подходим к картине Клода Моне «Маковое поле», но
дети совсем не обязательно будут смотреть на это «Маковое поле», хотя
оно очень красивое и очень нравится взрослым. Поэтому я подхожу к
картине и говорю: «Дорогие мои, посмотрите, вот художник нарисовал
маковое поле». Потом обращаюсь к кому-то конкретно: «Настя, а в каком
поле, из каких цветов ты хотела бы полежать?» Настя начинает
задумываться и говорит: «Я не знаю…» Тогда я обращаюсь к другой девочке:
«Оля, а ты в каком бы поле хотела полежать, из каких цветов?» И уже у
всех остальных начинает работать мысль. «Представь, ты лежишь, а вокруг
тебя цветы. Какие это цветы?» Тут девочка Настя, к которой я обращалась
первой, уже додумалась и говорит: «Фиалки». И все остальные начинают
понимать, что есть много-много разных цветов, а я говорю: «Чудесно, ты в
фиалках!» А Оля тут же произносит: «А я в тюльпанах». Дальше все идет,
как по цепочке: кто-то в ромашках, кто-то в незабудках, и, наконец,
Арсений говорит очень серьезно: «А я в розах», — чем приводит в восторг
бабушек, которые тут же говорят: «Надо же, какой мальчик, он даже
колючек не боится!» Но он-то имеет в виду сам цветок, а не какие-то там
колючки!
После того как все мы представили, в каком поле мы
лежим, возвращаемся к картине: «Мы представили поле, в котором мы лежим,
а тут художник представил себя, как он лежит в маковом поле. Посмотрите,
какого цвета это поле?» А поскольку детки рисующие, то цвета в целом они
знают очень хорошо. Детей мы набираем по способностям, и они могут
увидеть и назвать очень сложный цвет — например, розовый с оранжевым. А
к этому полю они уже не относятся как к чему-то чужому, они начинают
сопереживать художнику. Он же увидел и несказанно удивился этому полю,
поэтому оно получилось такое красивое, оно ему по цвету очень
понравилось. А дальше уже эту картину можно обсуждать по планам: как
дальние планы растворяются в воздухе, как первый план к нам
приближается. Так происходит общение с картиной.
Так можно говорить о чем угодно, хоть о греческой скульптуре, хоть о
древней керамике. Когда мы смотрим на ассирийские сосуды и кувшины,
которые в зале очень удачно стоят группой, я предлагаю детям
представить, на что они похожи, и оказывается, что они похожи на целую
семью — на папу, маму и детей, на бабушку и внуков, у каждого свой
вариант. Так что-то малопонятное и неизвестное приближается и
превращается в знакомое и близкое, начинает входить в жизнь ребенка.
Более старшие дети делают в залах наброски в карандаше, а когда приходят
в студию, то могут сделать их в цвете — любом, какой они сами придумают,
могут одеть статуи, придумать пространство вокруг (рисуем мы в залах
сидя на полу, на плетеных ковриках).
Как я уже говорила, вторая часть занятий проходит в студии, которая
находится рядом. Мы могли посмотреть одну или две картины, на что-то еще
обратили внимание, и теперь я предлагаю детям несколько тем, причем в
одной из них или прямо повторяется название картины, или оно как-то
обыгрывается. Мальчики и девочки бывают в разных настроениях, поэтому
темы предлагаются на выбор.
В студии я их не учу, хотя в залах мы рассматриваем, какими мазочками
рисовал художник, как двигалась его рука, пробуем сами по воздуху
повторить это движение. В студии это получается само собой, я им не
говорю: «Давайте делать такими мазками». Мы всегда стоим на том, что мы
не учим детей рисовать. Профессиональным, ремесленным навыкам лучше
всего начинать учить лет с 12, а к нам приходят дети с 5 до 10 лет. Даже
когда на четвертом и пятом году мы переходим в залы, чтобы делать
наброски, я их не учу пропорциям или построению. Наш главный принцип:
увидели, что-то заметили — и нарисовали. Я им постоянно повторяю: «Глаз
— рука».
Но есть и специальные навыки, которые мы прививаем. Детки могут рисовать
как хотят, но мы обращаем их внимание на то, что в картинах, на которые
они смотрят, нет белого, кроме бликов, картина вся заполнена цветом, — и
дети начинают понимать, что такое изобразительная поверхность, как нужно
ее заполнить, чтобы наша картина была цельной. Такие вещи, безусловно,
детям надо объяснять. Я рассказываю им, что такое край листа, как
располагается та или иная композиция, обращаю на это их внимание в залах
музея.
— Мне кажется, что именно так дети сами
«дозревают» до понимания какого-нибудь художественного приема или
метода. Получается, что они свободны в своем развитии, но каждый в своей
деятельности имеет осмысленную цель.
— Все дети, которые приходят к нам в 5 лет, а уходят в 10, сохраняют
свою индивидуальность, потому что у нас каждый из них, с самого начала и
до самого конца, остается самым талантливым — и это удивительно. Мы ни в
коем случае не навязываем им какую-то определенную манеру, например,
писать море, каждый из них пишет море так, как считает возможным,
посмотрев шедевр. Таким образом, индивидуальность сохраняется. Стили
разных мастеров развивают вкус, не сковывая творческую фантазию и
творческую интуицию, и работы у детей получаются много лучше, богаче,
чем потом у них же в художественной школе. В свое время кому-то из них,
возможно, придется заняться ремеслом, и в какой-то момент мы рекомендуем
художественную школу.
— Жители больших городов имеют счастливую
возможность регулярно бывать в художественных музеях. А что делать
остальным?
— Показывать книги по искусству и репродукции, если они не слишком
плохого качества и не очень меняют цвет, потому что отталкиваться только
от окружающей среды может быть даже вредным. У нас есть города с большим
внутренним историческим миром, и можно обратить внимание детей на те или
иные уголки родного города. Но то, что связано с мировой культурой,
нужно обязательно показывать в книгах, в иллюстрациях, чтобы не
свариться в собственном соку, чтобы всегда было куда стремиться. Детей
нужно настраивать на общую традицию в искусстве, потому что наша
российская традиция совпадает с мировой, имеет внутренние течения,
совпадающие с течениями в мировой культуре, хотя, безусловно, имеет и
самобытность.
— Скажите, пожалуйста, существует ли особая «живопись для детей» —
как литература, которая бывает детской и взрослой?
— Нет, конечно. Каждый ребенок
 выбирает картину для себя, это очень
хорошо заметно в музее. Причем этот выбор может быть совершенно
неожиданным, как говорится, лечь на настроение. Бывает, что ребенок
просто застывает перед картиной, что-то внутри него отзывается — может,
на сюжет, на цвет или на композицию, но что-то глубоко поражает ребенка,
буквально притягивает его.
Все дети хорошо чувствуют себя в зале Матисса (впрочем, там и взрослым
неплохо). На первых занятиях я веду их в зал Матисса, и его живопись
как-то сразу охватывает детей. Они приходят в студию и вдруг начинают
раскрепощенно писать красками, цвет сразу как-то усложняется. Мне
кажется, что у многих детей, когда они встречаются с шедевром мировой
культуры, который оказывается с ними в одних внутренних ритмах, как бы
совпадает с ребенком, после этого обычно наступает перелом: ребенок
вдруг начинает бурно развиваться, произведение словно подталкивает
ребеночка найти себя — в том числе и после сложных переломных периодов.
Конечно, наш музей уникален, так же как уникальны Русский музей или Эрмитаж. У
нас есть возможность провести детей по всем этапам развития мирового
изобразительного искусства. В регионах сделать это намного труднее. Но можно
знакомить детей с искусством по книгам, и это обязательно сыграет свою роль.
Теперь, когда можно поехать за границу и увидеть Боттичелли или Джотто в
подлиннике, оказывается очень важно, что ты их узнаёшь, а не впервые видишь,
хотя, конечно, впечатление от подлинника несравненно богаче. Кстати, наш музей
задумывался и строился Цветаевым именно как музей слепков; подлинников
скульптуры у нас очень мало, но много качественных слепков, и все это было
сделано для того, чтобы дети могли познакомиться с мировой культурой, не уезжая
для этого далеко.
|
